«Слово о полку Игореве». Написано черными чернилами печатными буквами на аккуратно сложенном альбомном листе. Это - подсказка. Понял сразу, как только нашел в своем почтовом ящике конверт без адреса отправителя, в котором, собственно, и находился этот самый лист.
Читать всё «Слово» не хотелось, и я, надеясь на случай, открыл на первой попавшейся странице порядочно потрепанную книгу, которую отыскал в кладовке у родителей. Я часто так делаю, когда не знаю, с чего начать. До сих пор мне везло. Ответ был. Пускай не конкретный, но хоть какой-то. Была зацепка. Начало…
Читаю строчку, на которую упал взгляд: «А Игорева храбраго плъку не кресити…» И далее: «За ним клилку Карна и Желя…».
Пробегаю глазами по строчкам случайного отрывка. Только два слова «Карна и Желя» зацепились за одну из извилин мозга и сплелись с ней в косичку. Знаю, теперь это останется во мне надолго. До полной разгадки. Оно будет мучить меня ночами - перед сном и во сне. Не давать покоя ни на работе, ни… Пока не докопаюсь до сути. Пока не узнаю всё до конца.
За письменным столом сидим мы трое. Монитор зияет манящей чернотой, в квартире тихо, и только мы втроем дышим в такт с Вечностью.

Первый раз я столкнулся с этим феноменом, когда писал о сошедшем под городом составе. В железнодорожной катастрофе тогда погибли 185 человек. Я беседовал с чудом уцелевшей женщиной, и она рассказала: «Сразу же, как поезд перевернулся, услышала чей-то дикий плач. Ребенок, что ли, где, подумала я. Мне повезло, я оказалась зажатой между матрацами, каким образом, ума не приложу. Плач нарастал с каждой минутой. Казалось, он вот-вот достигнет того уровня, когда все выжившие и раненые оглохнут. Мне удалось высунуться, выглянуть в разбитое окно, и я увидела - вы не поверите - это были крылатые женщины-птицы. Это они плакали. У них огромные, с кулак, глаза, они плавно скользили по воздуху вдоль перевернувшегося состава и выли. Потому что плачем назвать это – мягко. Они визжали, а слезы падали на раскаленный, искореженный металл и шипели. Я закрыла глаза, не смогла долго на них смотреть. Я сама разревелась и от страха, и от резко нахлынувшей на меня тоски. Стало жалко себя, стало жалко всех. Я закричала, только бы не слышать их, и они пропали. Растворились в дыме, в начале поезда что-то загорелось, пропали, словно их и не было. Но клянусь вам, это не была галлюцинация, и это не было от шока или еще от чего там… Они были. Могу на Библии поклясться. И они были живыми. Настоящими. Ангелы. Вот вам крест. Самые настоящие ангелы. Только черные…».
Редактор местной газеты решил вырезать этот кусок из статьи. Да я и не настаивал. Я не считал себя никогда серьезным журналистом. Писал так, время от времени, в свое удовольствие и на карманные расходы. Мне нравилось гоняться за чем-нибудь интересным, сенсационным. Согласен, многие мои материалы не были ни серьезными, ни значительным. Частенько «отливали» желтизной… Но порой, изредка, как это, должно быть, бывает у всех журналистов, я попадал на золотую жилу. Так было с материалом для журнала «Глобус» про яснослышащего мальчика. Так случилось и с… ними.

Они появились в моей жизни во второй раз спустя полтора года. Я случайно (может, это и не был случай) стал свидетелем взрыва пятиэтажного дома. Позже стало известно, что это был террористический акт. Очередной. В результате взрыва погибли триста человек. От осколков, разлетевшихся в радиусе ста метров, пострадало столько же. Я в это время выходил из электрички. От вокзала до места трагедии рукой подать. Я был там через три минуты после взрыва. На бегу подготавливая рабочую «мыльницу», я сразу увидел их. Они стояли спиной ко мне. Две женщины в черном стояли посреди разрушенного дома и плакали. Просто-напросто захлебывались слезами. Я сфотографировал их со спины. Женщины обернулись на вспышку. И я сделал ещё кадр. У них не было глаз. Может, они и были, только где-то глубоко за пузырями нечеловеческих слез. Слезы выплескивались на камни и, казалось, были горячими. Слезы кипели, булькая на стекле и бетоне. Руки опустились сами. Налились чем-то неподъемным и опустились. Стало трудно дышать. Вой плакальщиц заглушил вой пожарных сирен. Я попробовал заговорить с женщинами, только не смог разжать губы, губы будто срослись. Они смотрели на меня полными слез глазницами, а потом стали исчезать. Медленно исчезать, становясь все тоньше, прозрачнее… Через секунду женщины схлынули слезами.
- Вы видели их? – обратился я к молодому милиционеру. Страж порядка взглянул на меня как-то загадочно и ответил:
- Будет лучше, если я скажу «нет».

Через три недели в редакции областной газеты кто-то перепутал кассеты в диктофоне. Я обнаружил это только дома. Включил, ожидая услышать знакомый голос интервьюированного, а там:
- Это случилось перед моей госпитализацией в 43-м году. Тогда погибло много наших. Фашистские «тигры» давили мертвых и раненых, забрасывали фугасами окопы. Я, раненый, заполз в какую-то звериную нору и не высовывался, пока не смолкли выстрелы. Может быть, я бы просидел в норе до темноты, но услышал плач. Вроде и бабский, вроде и как волчица завывает. Выглядываю из своего укрытия. Мать честная, прямо над полем, где столько пало наших, две женщины в черных одеждах плывут. За спинами их словно крылья, тока они ими не махают, как птицы, а парят. И плачут. Руки к солнцу протягивают и рыдают. Жалобно так, и так громко. Слезы льются на тела убитых – как дождь иль роса обильная. И радуга сделалась от этого. Мне тоже невмоготу стало, и я заплакал, упал на сыру землю-матушку и плакал, уткнувшись в траву, пока меня санитары наши не подняли. А я будто… (голос неразборчив, потом запись полностью стерта)… и спрашиваю, кто это были? А главный из врачей мне говорит: бабка его сказывала, что то – сестры-плакальщицы, оплакивающие убиенных и предвещающие встречу со смертью. Раньше на Руси их за божества погребального мира держали, обряды были специальные, теперь вот они по солдатикам нашим отвоевавшим плачут… (запись стерта).
Я не верю, что это проделки слепого случая. В редакции никто не беседовал ни с каким ветераном. Запись оказалась ничейная. Я миллион раз прослушал ее, прежде чем понял – убедился, что это подсказка свыше. Кто-то или что-то хочет, чтобы я продолжал поиски, продолжал идти по следам черных ангелов. Хотя, конечно, никакие эти плакальщицы не ангелы. У них другое задание. Другое предназначение…

Ждать новых жертв я не мог. Террористы, правда, и не заставили себя долго ждать – Зарема-смертница взорвалась в метро. Погибло более ста человек. А я не знал, что мне делать. Упомянутые в «Слове о полку Игореве» Желя и Карна – были, согласно славянской мифологии, сестрами-плакальщицами. Они летают над полем боя, над поверженным войском, плачут и причитают над убитыми. Это олицетворение сострадания. Скорби и жалости… Вообще плач по мертвым - неотъемлемая часть русского жития. По мне так, никогда не забуду похороны папки. Как рыдала, давясь слезами, мама, и как кричала, взвывая, бабушка. Я после пережитого на кладбище - мне было десять, одиннадцатый - заболел желтухой. От всего этого остались неописуемые воспоминания. Больше всего меня, как сейчас помню, испугали бабулины причитания. С тех пор я не был ни на одних похоронах. Да я и не плакал, насколько помню, ни разу с того времени. Мне кажется, взрослые мужчины не плачут по-настоящему. У них поддельные слезы. Либо выдавленные, скажем, с какой-то эгоистичной целью. Либо - лживый клей для склеивания тех или иных ситуаций. Опять-таки в свою пользу. Искренности в таких слезах - как в крокодильих. Еще существуют пьяные слезы (куда русский человек без них?), где поровну воды и водки.

Мне стали повсюду мерещиться сестры. Раз я даже побежал за двумя девушками в черных длинных плащах, так чуть на неприятности не нарвался. Это были проститутки, и сутенер их все время следил за нами. Спасибо - отделался легким испугом.
Сестры-плакальщицы не оставляли меня и во сне. Я искал их даже там…
И вот как-то выхожу из дома, и моё внимание приковывает черный «Мерседес», или то была другая какая иномарка, не разбираюсь я в них толком. Авто без номерных знаков, тонировано даже лобовое стекло. С мыслью: «Почему это их ещё ДПС не сцапала?» делаю шаг к машине. Отчего-то я верил, где-то глубоко, что они выйдут на меня сами. Заднюю дверцу открыла мне девушка в черных очках. Я узнал её. Молча ныряю в салон и захлопываю за собой дверь.
Я знал.
- Меня зовут Анна, - представилась соседка по сиденью.
- Я Эля, - сказала девушка за рулем.
- Как вас зовут, мы уже знаем, - не давая раскрыть мне рта, продолжила Анна. - Мы решились на этот шаг не по своей воле. Мы, как и все, исполняем Его волю. Волю пославшего нас. Понимаете?
Я кивнул.
- Мы с сестрой… таких, как мы, на Земле немало.
- Знаете точное число?
- Точно никто не знает. Только Он.
- Он - это... - и я закатил глаза кверху. - Считается, что он на небе. Там?
- Ну а где ещё?
Сестры помолчали.
- Мы родились нормальными детьми и жили до 25 лет простыми земными девушками. Так же, как и все, бегали за мальчиками и вели анкеты. Это произошло неожиданно.
Анна замолчала.

- Во время аварии на Чернобыльской атомной электростанции, - продолжила Эля.
- Да, сестра, спасибо. Там мы встретили их. Плакальщиков, так ты нас называешь?
- А разве это не так?
- Почти.
- И эта встреча из простых молодых девушек сделала?..
- Непростых молодых девушек, – снова включилась в разговор Эля. - Мы стали изменяться. Стали чувствовать на себе влияние извне. Словно кто-то наполнял нас изнутри. Внутри нас рождалась новая личность. Новый организм. Тело. Сверхтело.
- Сверхдуша.
- Да, а потом мы стали появляться в различных местах, где произошло горе. Будь то массовое убийство или смерть от старости. Новое в нас брало верх над нами. Оно управляло нами, заставляя плакать. Оплакивать покидающих мир живых…
- Так мы стали одними из многих.
- А как вам удается появляться на месте смерти в миг её прихода?
- Все в силе слез, - ответила Анна, - в слезах таится колоссальная сила. Сила, способная погубить мир.
- Мы утекаем слезами. Начинаем вдруг ни с того ни сего плакать, скажем, дома на кухне, за чашкой послеобеденного чая, а продолжаем уже на скорбном месте километров за 30 от дома.
- В первые разы мы боялись. Неизвестность всегда пугает. Потом привыкли. А со временем узнали главную цель нашей миссии. И обрели покой. Отдались полностью во власть Высшего поступка. Поступка Совершенного, справедливого…
- Значит, ваша главная цель?..
- Всевышний собирает войска плакальщиков для Больших Слез.
- Войска?!
- Ну, не стадо же… хотя… называй, как хочешь, – ответила Эля и повернула ключ зажигания. Мы поехали.
- Вторая личность полна слез. Душа вообще состоит из слез. Ты знал?
Теперь промолчал я.
- А то, что слезы имеют разум, знал? Можешь не отвечать. Наши знания не человеческие. Когда ты становишься Слезами, ты сближаешься с Вечностью. Становишься её частью. Частью бессмертного. Тебе много что подвластно. Но ты сам в полной власти Высшего. Таков Закон.
- Для чего вы всё это мне рассказываете?
- Ты сам искал нас.
- Я хотел, я хочу написать о вас, вот и всё.
- Когда в тебе поселится Высшая личность, когда твоя душа станет расти, поверь, тебе самому не захочется ничего писать. Ты поймешь, что всё это… пыль. Суета.
- Что вы такое говорите, Анна?
- Времени осталось мало. Ты, наверное, последний, кому посчастливилось стать частью Высшего намерения. Ты разве не хочешь?
- Не хочу что? Войти в ряды плакальщиков, которых собирает Господь к… к…
- К Большим Слезам.
- Это означает конец света?
- Никто, кроме него, не знает ни день, ни час. Мы всего лишь исполнители Его воли.
- Ангелы-плакальщики?
- Мы не ангелы. У нас другое предназначение.
- Это я уже понял.
- Слезами уже не отмыть землю от всех грехов. Теперь стала не нужна вторая жертва. Не нужно второе пришествие. Слезы в наше время имеют другую функцию.
Анна посмотрела на сестру и Эля продолжила:
- Люди больше не плачут по-настоящему, заметил?
Я согласился.
- Слез совсем не осталось на планете. Мы – это слезы. Человек, который сможет заплакать, присоединится к нам. Спасется. Но это должны быть не просто слезы. Это должны быть слезы от Самого в тебе Самом. Слезы Понимания. Слезы Любви.
- Объяснить это не получится. Ну как, скажем, объяснить, как думают слезы? Чем думают? - перехватила эстафету Анна. - Люди забыли, что такое чистые слезы. А ведь каждый рожденный в грехе рожден с чистыми, безгрешными слезами. Но… все очернилось, огрубело, заплесневело в этом мире. И слезы… Людские слезы за две тысячи лет помутнели. Грязь течет по щекам людей. Из грязного, черного, порочного не может вытекать… Свет.
- Бог произведет уничтожение грешников, грешной Земли с помощью слез, я не понял?
Сестры переглянулись.

- Так ты с нами? – Анна улыбнулась.
- Тебе придется тогда бороться с тем, что заронило семя внутри тебя. Когда семя даст росток – ох и худо тебе придется. Если ты не Станешь.
- Это что? Вы запугиваете меня?!
- Нисколечко. Ты должен сделать выбор. Свой выбор. Сам.
И Эля резко дала по тормозам. Меня бросило вперед и так же резко назад.
- Да или нет? - Анна не смотрела на меня. Она смотрела в пол.
- Да или?.. - Эля смотрела в окно.
- Я не готов вот так вот, с бухты-барахты…
- Время. Всему свое время. Разве не знаешь?
- Время плакать, время смеяться…
- Вы не даете даже минуту подумать, собраться с мыслями. У меня в голове черте что…
- Некогда, - ответили сестры в один голос. - Это может случиться прямо сейчас. Мы не можем быть долго с тобой. Извини.
С моей стороны сама по себе мягко открылась дверь.
- А что, если все это бред, - сказал я, - что, если ничего не будет, что тогда?..
- Тогда иди, - ответила Анна.
- Ступай, - произнесла Эля.
Я вышел. Дверь за мной сразу закрылась. Машина развернулась и, сверкая тонированными стеклами, исчезла в лучах солнца. Я пошел, куда глаза глядят, и вскорости вышел к своему дому.

Не знаю, правильно я поступил или нет, но только сколько я ни старался с тех пор, а прошло уже без малого два месяца, всё никак не могу заплакать.
Говорят: если хочешь заплакать, сосредоточься на раздумьях о себе самом. Без толку. Я перепробовал уйму способов, чтобы по-настоящему заплакать. Нет. Я не могу плакать. Разучился?..
Больше подсказок мне не было, да я и не видел больше сестер. Не слышал.
Каждый день, выходя на улицу, заглядываю в лица прохожих. Что я в них ищу? Я ищу слезы. Вот моя миссия теперь – искать слезы. Чистые слезы. Людские, чистые… слезы.
Статью о плакальщицах я не написал. Сел как-то за компьютер и… не стал. Не спрашивайте, почему. Сам не знаю. В редакции газеты больше не появляюсь. Все время в поиске. Все время ищу. Каждый день, каждый миг… Ищу…
Поэтому, если ты действительно можешь плакать, Плакать с большой буквы, плакать искренне… напиши мне. Вот мой адрес. Если я даже уеду из страны, я договорился, мне перешлют твое письмо. Я намереваюсь обойти всю Землю, пока позволяет время… Пока не найду. Буду искать до победного. До конца. В Конце все равно ведь будут Слезы. Большие слезы. Так всегда бывает в Конце. Они сами сказали.
Вот мой адрес: индекс: 770048, Энск-48, а/я 1450, мне.
Ты только поторопись с письмом. Побыстрей. Пожалуйста. Я очень-очень жду.
Правда.

Игорь Корниенко.